Молчание писателя – это тоже форма его творчества - Быков
Дмитрий Быков: Молчание писателя – это тоже форма его творчества
Кстати, о Достоевском. Много здесь писем, где меня пытаются разубедить мягко – спасибо тактичным читателям и слушателям. Я сам неожиданно получил от Достоевского довольно интересный урок. У меня сейчас был цикл лекций для детей в «Прямой речи» по основным программным произведениям. И там я сказал, что невозможно понять контекст русской прозы без «Что делать?», без ключевой полемики – полемики Достоевского с Чернышевским, полемики о разумном эгоизме, о целом лужинском кафтане. Невозможно понять этот спор рационалиста Чернышевского с иррационалистом Достоевским. И я школьникам – там у меня сидят в основном дети 14-16 лет – сказал, что если они хотят понимать контекст русской литературы, неизбежно надо прочитать два текста: «Что делать?» (пусть несколько глав, пусть хотя бы сны, про грязь здоровую и грязь больную, и так далее) и неизбежно надо прочитать – хотите вы или нет – «Записки из подполья». При том, что – предупреждаю вас – это текст довольно мучительный, довольно отвратительный, довольно тоже растлительский в каком-то смысле. То есть очень легко стать на позицию рассказчика, ведь Достоевский начал тоже с разоблачения этого обывателя, а кончил тем (как и всякий настоящий писатель), что он с ним почти отождествился и его полюбил. И вторую часть, «По поводу мокрого снега», я сразу скажу: слабонервным – не читать. Потому что сцена с проституткой и разговор с ней – некоторые куски там принадлежат к числу самого душераздирающего, самого мерзкого, что есть в русской литературе.
Но они прочли все. Понимаете, нет такого более точного, более верного способа заставить прочесть книгу, как не рекомендовать это делать, как запретить. Они прочли поголовно, причем в основном вторую часть. Вот я спрашиваю: «Эта книга произвела на вас тяжелое впечатление?» «Да», – отвечают все дружно. «Кому она понравилась?» И все поднимают руки. Это гениально. Это омерзительная проза, но она гениальная. Она поразительно написана. Я подумал, что ребенку надо получить эту прививку, именно в отрочестве надо прочесть «Записки из подполья», чтобы никогда этому соблазну не поддаваться. Но они признали все дружно, что как ткань прозы это блистательно. И я должен с ужасом признать, что хотя и на мой взгляд эта книга – самая опасная в мировой прозе; я думаю, именно она свела с ума Ницше, но все-таки это книга великая, ничего не поделаешь.
«Способен ли автор понять, когда ему нужно прекратить писать? В спорте существует такое понятие – «уйти на покой» Почему только в спорте? В кино, в театре оно существует. «На мой взгляд, Стивен Кинг в последнее время стал писать плохо» Нет, не согласен. Для меня любой Кинг хорошо. Способен ли автор вовремя остановиться, не брать в расчет экономику и объективно смотреть на собственное творчество?»
Тут, понимаете, два момента. Во-первых, для писателя, который чуть выше обычного среднего уровня, нету императивности писать во всякое время. Нет такой необходимости. Я часто цитирую слова Ясена Засурского о Капоте. Я спросил, почему Капоте в последние годы не писал. Он ответил, что хороший писатель может писать во всякое время, а великий – не во всякое. Фраза очень утешительная. И второй момент: меня всегда вообще занимал случай творческого молчания. Вот как сказал про себя Пелевин: «Хорошему писателю не писать так же важно, как писать». Молчание Сэлинджера было очень важным творческим высказыванием. То, что он замолчал в первой половине 60-х, в 1965 году, строго говоря, – это и означало конец великой американской прозы, ее вырождение либо в документалистику (что, может быть, есть вырождение со знаком «плюс»), либо в беллетристику, что, скорее, есть вырождение со знаком «минус». Диверсификация проекта. Великая американская литература распалась на две эти ветки: на новый журнализм и чисто коммерческий беллетризм.
Я считаю, что молчание писателя – это тоже форма его творчества, и, как говорила та же Ахматова: «Больше всего делаешь, когда ничего не делаешь». Феномен внезапно замолчавшего литератора – это, в каком-то смысле, и важный показатель кризиса эпохи, и важный показатель трезвой самооценки. То, что Леонов в какой-то момент перестал писать, тридцать лет ничего не печатал. То, что Шолохов замолчал. Я все-таки уверен, что «Тихий Дон» – это его роман, а дальше – что к этому добавлять? То, что Маргарет Митчелл – такой американский двойник Шолохова – ничего не добавила к «Унесенным ветром». Мне кажется, что писательское молчание – это либо показатель того, что тема закрыта и не надо ее ворошить, либо показатель того, что читатель исчез, что не с кем больше разговаривать. Я, кстати, для себя никогда не исключал возможности такого долгого молчания, и это не приговор, это не что-то страшное. Понимаете, вот говорят: «Бесплодие для писателя – огромная мука». А мне кажется, что иногда помолчать – это счастье, это возможность накопить впечатлений, возможность понять, как меняется мир. Слишком много писать, мне кажется, или, во всяком случае, писать регулярно – это та каторга, от которой избавлен писатель, имеющий вторую профессию. Он может себе позволить не зависеть от гонораров.
. Скажем, я написал тут продолжение «Списанных» и не печатаю его. И это так приятно – когда у тебя книга лежит в столе. Вот Астафьев «Прокляты и убиты» написал довольно давно, то есть задолго до публикации. Он говорил: «Лежит в столе, каши не просит». «И лучше, – говорил он, – я и не хотел ее печатать, зачем? Я свой кошмар выбросил из себя, свой невроз преодолел, а зачем это выставлять на всеобщее обозрение?» Жена его уговорила, и он напечатал. Понимаете, это большое счастье – печатать не для публикации. То есть писать не для публикации. Сэлинджер же тоже писал все это время. И, кстати, страшное подозрение меня угнетает. Ясен Засурский тот же с сэлинджеровскими агентами дружен, и он говорил, что, мол, от этого агента слышал: Сэлинджер в 1972 году прислал ему новую рукопись, и он ему ответил: «Останься легендой». Что если опубликованные тексты Сэлинджера окажутся хуже, чем его молчание? Вот я этого ужасно боюсь. Хотя мне дико хочется их прочитать, дико хочется прочитать особенно эти рассказы про Холдена Колфилда, про семью Холдена Колфилда, продолжение «Над пропастью во ржи». Жутко хочется прочитать! И жутко хочется новые рассказы о Глассах, и какие-то рассказы о посмертном опыте Симора Гласса. Жутко хочется про Бадди что-то узнать. Если это окажется хуже, это будет очень горько. Но все равно я продолжаю ждать 2020 года.